Белые амадины

Возленашего дома появилась афиша, такая красивая и яркая, что мимо нее невозможнобыло пройти равнодушно. На ней были нарисованы разнообразные птицы и написано:«Показ певчих птиц». И я сразу решил, что обязательно схожу посмотрю, что этоза новости такие.

И ввоскресенье, часика в два дня, собрался, оделся и позвонил Мишке, чтобы и егозахватить с собою. Но Мишка проворчал, что у него двойка по арифметике — этораз и новая книжка про шпионов — это два.

Тогда ярешил отправиться сам. Мама меня отпустила охотно, потому что я ей мешалубирать, и я поехал. Певчих птиц показывали на Выставке достижений, и я тудалегко добрался на метро. У касс почти никого не было, и я протянул в окошкодвадцать копеек, но кассирша дала мне билет и вернула десять копеек обратно зато, что я школьник. Это мне ужасно понравилось. Получилось, как будто мнеплатят за то, что я учусь в третьем классе, десять копеек с билета! Этоздорово! Это просто прекрасно! У меня десять копеек осталось! А я и не знал протакую скидку! Теперь, пожалуй, с такими-то законами, мне надо будет почащеходить на разные выставки и показы! Ведь так можно и на фотоаппарат накопить!Например, если аппаратик стоит сорок рублей, то мне, очень просто, надо сходитьна четыреста выставок, и дело в шляпе! Полный порядок. У меня будетфотоаппарат! Это меня очень развеселило, и я шел к птицам в самом лучшемнастроении. Вокруг стояли разные дома, то похожие на терема, то на дворцы, а тои вовсе ни на что не похожие. Это все были павильоны выставки.

Тут женекоторые папы и мамы катали своих ребят на тройках, потому что в это времяздесь проходил Праздник зимы, и было катание на лошадях и оленях. Жалко только,очередь на катание была чересчур длинная, и я хотя и постоял в ней немного, нобыстро сообразил, что если дело так будет двигаться, то я, может быть,прокачусь недельки только через полторы, а мне уж очень хотелось посмотретьпевчих птиц. Поэтому я помахал рукой оленям и лошадям и пошел дальше. А около павильона,на котором было написано «Электроника», я устал. Тогда я спросил у прохожейдевушки:

— Скажите,пожалуйста, далеко еще до певчих птиц?

Онапоказала рукой:

— А вотрядом, видишь павильон? На нем написано «Свиноводство». Там твои птицы. Идискорей.

И я пошел впавильон «Свиноводство». Как только я открыл дверь, я понял, что не зря приехалсюда. Вокруг меня, по стенам, со всех четырех сторон, чуть ли не до потолка,одна за другой, как кубики, стояли маленькие клеточки. И в каждой клеточке жилаптичка. И они все вместе пели. Хором. Но каждая свое. Кто «чирик-чирик», кто«фью-фить-фью», кто «чеки-щелк», а кто и «пи-пи-пи». И все вместе было похожена наш класс утром, до прихода Раисы Ивановны, мы тогда тоже галдим, всякий насвой лад. И потом, эти птицы были такие красивые, что я себе даже представитьтакого не мог. Я близко таких еще не видел. Близко я видел только воробьев.Воробьи, конечно, очень красивые и симпатичные, ничего не скажешь, но тутсобрались просто какие-то невиданные чудеса. Например, тут был снегирь. Важный,сытый, круглый, ни дать ни взять мыльный пузырь, если ты его выдуваешь назаходе солнца, когда оно красное. Тут же были и крючконосые клесты, и щекастыесинички, и славочки, такие свежие и пухлые на взгляд, что, кажется, прямо живуюбы съел… шутя, конечно… Иволга тоже была крупная и зеленая, как болото, ичерные ученые дрозды. И целый коридор занимали голуби. И они хотя и не певчие,но их, видно, со всякими диковинками сюда поместили уж заодно. Потому что еслиголубь якобин, так это не хуже любой другой птицы по красоте. Он похож на аструи бывает разных цветов: белый, и лиловый, и коричневый. Удивление! А монахи счерными хвостами! А драконы с жуткими глазами! А почтовые, которые летают соскоростью «Волги»! Восторг!

И еще изнепевчих, но поразительных птиц здесь в большущих клетках сидели две попки. Тоесть два попки. Или нет! Двое попок! Вот. Один был белый, большой, называлсякакаду. У него нос был как консервный ножик-открывалка, а из темечка рос целыйпучок зеленого лука. А второй был кубинский амазон. Кубинский! Зеленый! А нагруди красный галстук, как у пионера. Он все время на меня смотрел, а я емуулыбался, чтобы он знал, что я ему друг. Но это все было еще не самое главное вэтом замечательном павильоне. Дело в том, что там был небольшой угол, и,постепенно переходя от клетки к клетке, я добрался и туда, совершенно еще незная, что тут-то оно вот и есть, тут-то вот и хранится самое главное несметноесокровище.

Здесьстояли целые толпы народа. И люди отсюда никуда не отходили и не шумели совсем,а стояли плотными рядами. И я, конечно, стал потихоньку ввинчиваться в этитолпы и постепенно провинтился поближе к самому главному. Это были птичкиамадины. Маленькие-маленькие, белые снежки с блестящими клюквенными клювиками ивеличиной с полпальца. Откуда они взялись? Они, наверное, нападали с неба. Они,наверное, были осадки, а потом ожили, вышли из сугробов и давай летать-гулятьпо нашим дворам и переулкам перед окнами, и наконец впорхнули в этот павильон«Свиноводство», и теперь устали и сидят, каждая в своем домике, отдыхают. Алюди стоят перед ними целыми толпами, молча и недвижно, и любят их изо всехсил. Да, да. Все любят. Единогласно. И тут одна тетка с золотым зубом сказалани с того ни с сего:

— Ну, какиемаленькие… Худые… Куда их…

И все нанее оглянулись сурово, а один дедушка скривил рот и ядовито проговорил:

— Конечно,курица — она толш-ше…

И все опятьсурово посмотрели на теткин золотой зуб, а она покраснела и ушла. И все мы, ктостоял тут, поняли, что тетка не в счет, потому что она не из нашей компании. Имы так молча стояли еще долго-долго, и я все не мог наглядеться на этих птиц.Они, видно, были с какого-то седьмого неба, из волшебной жизни, про которую писалАндерсен. Такие они были маленькие, слабые и нежные, но, видно, в том-то их исила была, у маленьких и слабых, что мы стояли как вкопанные перед ними все — идети и даже взрослые. И, наверное, мы бы никогда отсюда не ушли, но в это времяпо радио чей-то голос сказал:

— Внимание.Сейчас в павильоне номер два будет проведен конкурс певчих кенарей, началочерез десять минут! Просим перейти во второй павильон!

И дедушка,который отбрил тетку, сказал, словно встряхнувшись:

— Надоидти… Семеновских певцов послушаем. И ушаковских тоже. — Он тронул меня заплечо: — Пошли, мальчик…

И самдвинулся вперед, и я увидел, что у него валенок сзади прохудился и оттудаторчал пучок соломы.

А во второмпавильоне был маленький зал, сцена и стулья. А на сцене, сбоку, стоялакафедра-трибунка для докладчика, а в центре — стол, за который сразу уселисьсудьи птичьего пения. И я очень удивился, что дедушка, который отбрил тетку,сел в середине этого стола. Оказывается, он был тут главный; я не знаю, но все,кто садился с ним рядом, здоровались с ним за руку и вообще оказывали емупочет. И когда все утихло, этот дедушка сказал:

— Ну,Семенов, давай, что ли…

И откуда-товышел высокий дядька с орденскими колодками на груди — двенадцать штук наград,я сосчитал. У него в руках был плоский чемодан. Он его открыл. В чемодане былополно маленьких клеток, и в них были канарейки. Он вынул одну клеточку, в нейпрыгал желтенький лимон. Семенов поставил эту клетку на кафедру-трибуну, и уЛимончика стал такой вид, как будто он и впрямь серьезный докладчик, но раз додоклада у него есть еще минут пять свободных, так он пока попрыгает. Всесохраняли тишину и ждали, когда Лимончик запоет. Но он и не думал петь. Он всепрыгал и трепыхался. Кто-то сзади меня шепнул:

— Есличерез десять минут не запоет, снимут с конкурса. Вот тебе и Семенов.

А Лимончиквсе прыгал туда-сюда, потом уже было решался, открывал клювик, но, словнодразнил всех нас, не начинал петь и снова прыгал по-всякому. Мне уже надоелоего ждать, и я хотел уйти, но главный дедушка вдруг сказал, и опять ядовито:

— Ну что,Семенов, запоет он когда-нибудь? Или стесняется? А может, он сегодня не внастроении?

Всезасмеялись негромко, а на бедного Семенова жалко было смотреть. Он весьвытянулся к своему Лимончику и стал вдруг ему тихонько так подсвистывать набукву «С»:

— Ссссс…Сссс… Ссссс…

Лимончиквнимательно к нему прислушался, посмотрел на него своим блестящим глазком,видно, узнал, раскрыл клювик, но снова раздумал и опять запрыгал как ни в чемне бывало. Дедушка тут же сказал — ему, наверное, нравилось ехидничать:

— Он не вголосе…

От этихдедушкиных слов Семенов чуть не заплакал. Он вынул спичку и стал скрести ею окоробок. Лимончик никак на это не отозвался. Чихать ему было на спичку. Тогдадедушка рукой подал знак, чтоб Семенов перестал скрести, и сам наклонился кЛимончику, и вдруг еле слышно… чирикнул! Да! Он чирикнул, а Лимончик как будтотолько этого и дожидался, весь встрепенулся, вытянулся, напрягся, похудел изапел!

Он пелдолго-долго, взахлеб, свистел горошком, и тянул прямо в одну линию, ипо-всякому, как в стихе, «на тысячу ладов тянул, переливался», и все большехудел, когда пел, словно таял, и все это время, пока он пел, я пел вместе сним, только про себя, изнутри. Я пел вместе с Лимончиком и видел, какоесчастливое и красное лицо у Семенова, а у дедушки, наоборот, гордое и ехидное.Это он задавался, что он один сумел заставить птицу петь. И когда Лимончикнаконец замолчал и все захлопали, дедушка откинулся на спинку стула и сказалнебрежно:

— Золотаямедаль! Убирай, Семенов! Перерыв.

И Семеновснял Лимончика с кафедры и спрятал и чемодан. И было видно, что у него дрожатруки. А все вокруг встали, зашумели и пошли курить.

И в этуминуту я подумал, что хорошо бы рассказать про все эти дела своим, и я, недолго думая, побежал на метро, а когда очутился дома, папа и мама уже ждалименя. Папа сказал:

—Рассказывай. Понравилось?

Я сказал:

— Очень!

Мамаиспугалась:

— Что этоза голос? Что с тобой? Почему ты сипишь?

Я сказал:

— Потомучто я пел! Я сорвал голос и вот осип.

Папа воскликнул:

— Где этоты пел, Козловский?

Я сказал:

— Я пел наконкурсе!

— Давайподробности! — сказала мама.

Я сказал:

— Я пел сканарейкой!

Папа прямозакатился.

—Воображаю, — сказал он, — какой был успех! На бис-то вызывали?

— Несмейся, — просипел я, — я пел про себя. Изнутри.

— А! Тогдадругое дело, — успокоился папа, — тогда слава богу!

Мамаположила мне руку на лоб:

— А как тысебя чувствуешь?

—Прекрасно, — сказал я еще более сипло и ни с того ни с сего добавил: — АЛимончик получил золотую медаль…

— Он заговаривается,— чуть не плача сказала мама.

— Просто онпереполнен впечатлениями, — объяснил папа, — дай ему горячего молока сборжомом. Мне действует на нервы этот сип…

… А ночью ядолго не мог заснуть, я все вспоминал этот необыкновенный день: наполненныйчудесами павильон «Свиноводство», и дедушку, и тетку, и Семенова, и Лимончика,и самое главное — перед моими глазами все время летали маленькие и легкиеснежинки, белые амадины, они прямо вклеились мне в сердце, эти клюквенныеклювики, и я лежал, глядел в темноту и знал, что теперь уж никогда их незабуду.

Несмогу.